Суконкин Алексей Сергеевич
КАКОЙ ЦЕНОЙ МЫ ВОЕВАЛИ...
У моей бабушки, которой недавно исполнилось 80 лет, в семейном фотоальбоме есть старая, выцветшая фотография, на которой возле стула резной работы стоит молодой старшина танковых войск. Это сейчас практически утрачено мастерство художественной фотографии, и мало где можно встретить фотосалон, в котором вот так красиво могут поставить вас для фотосессии. У каждого есть цифровой фотоаппарат, да на телефонах у многих есть камеры, и мы не чувствуем никакого торжества момента, когда кого-то фотографируем. А тогда люди это понимали, и фотографировались так, чтобы значимость снимка чувствовалась даже сотни лет спустя... и фотографии тех лет пестрят мастерством... но я отвлекся.
Молодой старшина в полевом обмундировании, в сверкающих, хорошо вычищенных сапогах, в широченных франтоватых галифе, в фуражке, офицерская портупея, за которую, согнув в локте левую руку, он заткнул большой палец. Правая его рука лежит на спинке стула. На груди старшины орден Славы третьей степени, медали 'За отвагу', 'За оборону Сталинграда', знак 'Гвардия'. Он не высок ростом, видно, что худоват, молод, обычное лицо обычного солдата той войны. Войны, которая закончилась 65 лет назад.
Старшине на фотографии двадцать три года. Фотография была сделана в далеком 1945 году, в далекой Венгрии. Суконкин Владимир Яковлевич. Мой дед.
Мне было тринадцать лет, когда он умер от рака. А ему 66. Всю свою детскую жизнь я как-то само собой разумеющимся считал, что жизнь вот такая и есть - у меня есть мама, есть отец, которые каждый день ходят на работу, еще есть бабушка, которая вяжет теплые варежки, и есть дед, который когда-то давным-давно воевал с фашистами, а теперь по выходным берет меня с собой на дачу.
На фронт дед попал из мест, не столь отдаленных. Еще до войны в своей деревне Моревка, где-то в Мордовии, он на танцах подрезал кого-то ножом, и ему за такое хулиганство дали срок. С началом войны лагеря активно почистили на предмет пополнения Действующей Армии, и в конце 1942 года дед оказался под Сталинградом.
По его рассказам и документам, которые остались после его смерти, я знаю, что воевал он в составе 96-й гвардейской 'Иловайской' стрелковой дивизии полковника Левина. Был он пулеметчиком - я помню его рассказы об особенностях пулемета 'Максим'. В ходе наступления его расчет накрыла минометная мина, двоих убило, а он очнулся в госпитале с перебитыми ногами. После госпиталя он оказался в танковых войсках. В начале был радистом, потом механиком-водителем, потом командиром танка Т-34. К концу войны он был старшиной танковой роты. Помню его рассказы о том, что прицел 85-мм пушки последних модификаций танка имел галочку, тогда как в прицелах 76-мм пушки было перекрестье. Сражался он в составе 55-й гвардейской танковой бригады подполковника Драгунского. Войну закончил в Праге. После победы до 1947 года он служил в 1976-м самоходно-артиллерийском полку.
Конечно, помню я своего деда очень хорошо. Низкий ростом, щуплый, совершенно неприметный мужичок. До пенсии он работал на деревообрабатывающем комбинате бригадиром. Разумеется, любил выпить. Помнится, что бабушка в отношении него слово 'трезвый' употребляла крайне редко...
Но я страшно гордился своим дедом. Он был для меня настоящим Героем. Таким же героем, каких все видели в фильмах про войну. Я тогда уже знал, что только благодаря таким, как мой дед, наша страна, наш народ, смогли сломить хребет фашизму.
О том, что у меня дед 'фронтовик', знали и в школе. Поэтому как-то раз учительница младших классов (я тогда учился толи во втором, толи в третьем классе) попросила, чтобы мой дед пришел в школу и рассказал о войне - а это как раз было перед очередным Днём Победы.
В предвкушении его прихода, я успел много чего рассказать своим одноклассникам о том, какой замечательный у меня дед, и как он лихо воевал. Все меня зауважали, и я весь день ходил как герой. Но пришел вечером дед, посидел за столом учительницы, и рассказал что-то такое несущественное и так мало, что молодая учительница меня потом упрекнула - что-то, мол, мало твой дед рассказал, мог бы и больше... и друзья перестали считать меня героем.
Естественно, я дома сразу подошел к деду: мол, учительница говорит, что мало ты рассказал...
А дед уже успел, по пути домой, 'привести себя в надлежащий вид', и вдруг, дыхнув на меня перегаром, в ответ сказал совершенно серьезно, как мужчина - мужчине: 'Вот пусть эта мадам хотя бы сутки просидит в октябре в мокром окопе, или пролежит в феврале в снежном поле, пусть ее побьют немецкие минометы и пулеметы, пусть она услышит, как воет сирена 'лапотника', пусть она увидит металлический блеск на гусеницах идущего на нее 'Тигра', пусть она не поспит хотя бы неделю, да поголодает столько же, пусть она откопает в мерзлой земле хотя бы один окоп, а потом пусть поднимется в атаку на пулеметы и на минные поля. Вот, а потом я ее приглашу в теплую школу, посажу перед такими чистенькими и ухоженными детьми, как ты, которые еще ничего в этой жизни не понимают, и заставлю рассказывать обо всем этом. Что она расскажет?'
Обиделся я тогда на своего деда. Неделю с ним не разговаривал. Что, не мог, что ли о каком-нибудь своем подвиге рассказать? Наград-то вон сколько! В 23 года такой приличный иконостас на груди, а рассказать ничего не может! Ну, подумаешь, увижу я немецкий танк вблизи, ну, услышу вой пикирующего бомбардировщика - в кино вон как все это интересно! Сто раз видел. Что тут такого может быть страшного?
Единственное, что сказал он мне тогда, что меня вдруг встревожило: '...счастливый ты, Алеша! Ты НИКОГДА ЭТОГО НЕ УВИДЕШЬ...'
А я на него неделю обижался, и демонстративно с ним не разговаривал. Родители это заметили, но после разговора с дедом они меня не донимали, видимо им он тоже что-то объяснил...
Я любил рассматривать его награды. Но, что характерно, дед их очень четко разделял на 'боевые' и 'не боевые'. Юбилейных наград к середине восьмидесятых годов ветеранам надавали достаточно, но на День Победы мой дед никогда юбилейных медалей не надевал. Только свои старые, с выцветшими ленточками, боевые награды.
Затем брал меня за руку, и мы шли на обелиск, где собирался практически весь наш город. Ветеранов на празднике было много, но дед, глядя на них, всегда улыбался: 'они как клоуны...' - это он говорил про массы юбилейных наград, которые звенели кругом. В этот день он всегда пил водку только с двумя ветеранами, которые воевали с ним на одном фронте. У одного из них, деда Миши, на лацкане пиджака висели два ордена Славы и медаль 'За освобождение Праги', а у другого, деда Семёна - четыре медали 'За отвагу' и медаль 'За оборону Сталинграда' - в наградах я тогда уже разбирался. Эти ветераны тоже всегда были без юбилейных наград. С другими ветеранами мой дед почему-то не пил, а поговорив с ним немного, эти другие быстро уходили от него прочь...
В 1985 году, когда всем ветеранам вручали орден Отечественной войны, дед тоже такой получил. Помню, что в кругу семьи он этот орден обмыл так, как это положено - стакан водки, в него орден, стакан по кругу. Так уж получилось, что дядя Коля передал стакан мне, и я, больше в шутку, приложился, было к стакану. Все женщины, которые сидели за столом, кинулись отнимать у меня стакан с водкой и орденом, но дед даже не шелохнулся. Только улыбнулся.
И все же дед называл орден Отечественной войны 'значком'. Он прикрутил его к лацкану своего заношенного 'повседневного' пиджака, для чего бы вы думали? А для того, чтобы в очереди за водкой все видели в нём льготника, и пропускали бы вперед.
'Что я такого совершил, за что б мне орден?' - спрашивал он иногда.
В 1988 году хулиганы сожгли дачу, в которую он двадцать лет вкладывал всю свою душу. Может быть, эта психологическая травма и послужила толчком к активному развитию раковой опухоли - через месяц после пожара он обратился впервые в больницу, а еще через три месяца он умер.
В 1993 году я был призван в вооруженные силы. Впервые образ чудовищного преступления, коим можно назвать любую войну, я увидел в мирной Ингушетии. Это был только что расстрелянный автобус с беженцами. Крики людей, перекошенные страхом лица, запах крови и бензина. Особенно запомнились несколько мертвых детей. Мы догнали извергов через полчаса. Подходящий под описание свидетелей зеленый 'Москвич' не успел далеко уйти. А может быть никто из этих головорезов и не думал, что в этом районе случайно может оказаться хорошо вооруженная разведывательная группа с очень решительным командиром, который прошел Афганистан. Враг, на свою голову, оказал разведгруппе вооруженное сопротивление. Морально я был уже готов к этому, и поэтому выполнить свою солдатскую работу мне не составило большого труда. Но разве это можно сравнить с той войной, которую люди несли на своих плечах 1418 дней и ночей? Несколько огневых стычек это не четыре года в окопах. Но даже это смогло сформировать в сознании некоторое ПОНИМАНИЕ...
Конечно, после демобилизации я задирал нос перед своими сверстниками и даже перед людьми постарше. Они-то считали, что я весь такой крутой и заслуженный. Но я-то знал, что деду моему в свое время выпало увидеть и прочувствовать куда больше, чем я смог увидеть за 45 суток своего пребывания в боевой командировке.
Я много думал над словами деда. Как же он был прав, когда желал мне только одного - никогда этого не увидеть!
А потом стали приходить на 'гражданку' молодые ребята, которым выпала судьба брать Грозный, штурмовать Бамут, осаждать Гудермес. Некоторые оставались вполне адекватными, у многих чувствовался психологический сдвиг, были и такие, которые просто утратили на войне свой разум, увидев и прочувствовав то, что нормальному человеку видеть совсем не надо.
* * * * *
Лет пять назад приезжаю я к своему хорошему другу на море отдыхать. Друг прослужил шестнадцать лет в спецназе, бывший подполковник, персонаж двух моих книг, достаточно интересная личность, у которого было чему поучиться. Все, кто с ним работал или служил, заражались от него неисчерпаемой энергией, волевой решимостью, умением преодолевать любые трудности, и самое главное - он умел вложить в любого человека чувство ответственности за порученную работу.
Он меня спрашивает, чего мне надо. Как чего? Лодку надувную, ласты, мяч. Он кивает и уезжает за обозначенными вещами.
Приезжаю собственно к морю, осматриваюсь - вижу, что самое лучшее место на пляже за протокой, ширина которой метров тридцать. Тридцать метров переплыть, а там - дикий пляж. Красота...
Подъезжает мой друг, выкладывает все, что я просил, только насоса для лодки нет. Я с тоской спрашиваю, где насос. Он мне: 'Лодку ртом надуешь, не маленький...' Я в стойку, типа насос нужен очень, без него никак. А он мне: 'Да что насос? Тут всего тридцать метров, если что - на себе можно все перетащить...'. Я головой качаю, мол, как это? А он мне говорит совершенно серьезно: 'Так, как в сорок третьем году Красная Армия Днепр форсировала... у них не только насосов не было, у них и лодок не было... они так через огромную реку плыли...'
Это мне сказал человек, который от той, большой, войны так же далек, как и я. Вот только ПОНИМАНИЕ у него другое...
Сижу вечером у моря с друзьями. Пьем коньяк, разговариваем, кто-то обругал моего друга за то, что тот насос не привез, и пришлось лодку ртом надувать...
А я сижу, и вдруг совершенно отчетливая мысль выстраивается в голове: КАКОЙ ЖЕ ЦЕНОЙ МЫ ВОЕВАЛИ!!!
Вспомнил поговорку из какой-то книги про войну: 'Если ты не смог переплыть Днепр, значит, ты не боец Красной Армии...'. Вот уж воистину - МЫ ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОИМ!!!
Помните тот стих незабвенной Ольги Берггольц 'Армия', в котором боец Красной Армии в осажденном Ленинграде делится куском хлеба с незнакомым ему ребенком, и благодарная мать смотрит солдату вослед, а он:
...Он шел на фронт, мучительно палим,
стыдом отца, мужчины и солдата,
огромный город умирал за ним,
в седых лучах январского заката...
* * * * *
Мы, наше 'поколение 'Пепси'', в большинстве своем никогда не познаем того, что пережили наши деды, отцы, бабушки и матери в той большой войне... Тысячу раз прав был мой дед, когда говорил мне '...счастливый ты, Алеша! Ты НИКОГДА ЭТОГО НЕ УВИДЕШЬ...'
Но сейчас я знаю точно - это они были счастливы. Они были счастливы потому, что выжили в той войне. Они были счастливы потому, что смогли вернуться домой, смогли любить, смогли создавать семьи и строить свою жизнь, - которую им подарила судьба и военное счастье.
Это мы - в большинстве своем несчастное поколение. Мы живем в мире, в котором забыт тяжкий труд, в котором нет голода, нет минных полей и нет постоянного ожидания смерти. Нет ничего такого страшного, с чем можно сравнить нашу жизнь, и мы все больше утопаем в веселье и легкости бытия. А это, в свою очередь, делает нас все более уязвимыми и более беззащитными. И именно в этом состоит наше несчастье - только мало кто это понимает...
Я знаю точно - те поколения лучше нас, чище и честнее. Они прошли через ад, и поэтому они совершенно точно знают цену человеческой жизни. А мы живем, ходим на работу, сидим на лавочке, пьем пиво - и большинство из нас даже представить себе не может, чего только стоило им победить, чтобы мы жили...
С Днем Победы!
Я преклоняюсь перед теми, кто дошел до Рейхстага, перед теми, кто победил...
